Ну и небольшая информация о Гитлере, лучше которой на мой взгляд и не надо.
Для современных рухнувших и детей айфонов
Человек-зверь
Борис Лавренев
газета
«Правда» №227, 17 августа 1941 года
Всматриваясь в страшные, мутные гляделки этого подобия человека, трудно поверить, что у него было когда-то обыкновенное человеческое детство и родители нежно называли его уменьшительным именем «Дольфи».
Нет, не может быть. Никогда, никогда он не был веселым, ласковым человечьим детенышем. Он должен был быть зверем с того момента, как впервые встал на свои кривые ноги. С пяти лет он, наверное, вешал кошек на водосточных трубах, отрывал ноги и головы пойманным птичкам и сосал кровь, а, подросши, вкалывал иголки в сидения стульев и из окон обливал прохожих зловонной жидкостью. У человека с лицом убийцы не могло быть детства.
Он жил в маленьком, утопающем в зелени, чистом городке Линце, на берегу голубого Дуная, где так мягок предгорный воздух, где по вечерам в городском саду оркестр играл нежные вальсы Штрауса, где по улицам проходили добродушные бородатые горцы в зеленых шляпах с пером.
И, вероятно, эти простые, чистосердечные люди с недоумением и смутной тревогой смотрели на угрюмого недоросля, злобно глядящего исподлобья, надутого и жалкого. Его плоский лоб морщился от каких-то тупых, неповоротливых мыслей. Девушки пугались его обезьяньего, похабного взгляда.
Он пытался учиться, как учатся другие дети, но из ученья ничего не выходило. Таможенный инспектор Шикльгрубер считал своего сына безнадежным идиотом. Единственное, что его сын вынес из школы, которую ему не удалось окончить, это — тупое обожание коронованного фельдфебеля Фридриха II и слепая вера в первородство немецкой расы.
Ему не везло. Наук он не одолел. Вынужденный оставить школу, он возомнил о карьере художника. Его безграмотная мазня вызывала лишь смех. Пришлось итти в каменщики, но рабочие стройки, куда он попал, выгнали его за отказ вступить в профсоюз.
Он не хотел смешиваться с «серой массой», он считал себя непризнанным гением, так как, по его собственному выражению, одежда его была еще в относительном порядке, а язык — вежлив.
Озлобленный на весь мир, он покинул негостеприимную родину и перебрался в Германию, в Мюнхен. Он оставил свою фамилию Шикльгрубер и заменил ее новой: Гитлер. Неизвестно, какой груз своей биографии он предал забвению вместе с прошлым именем. Он шатался, бездельничая, по мюнхенским пивным до начала первой мировой войны, когда, не имея другого выхода, он вступил «добровольцем» в германскую армию. Но фронтовые окопы не удостоились чести прикрывать его бренное тело. Его видели в генеральской кухне, ваксящим сапоги начальства и строчащим исходящие в канцелярии.
Война закончилась революцией. Она выбила штабного холуя из колеи, и он возненавидел революционеров. После разгрома революции в Баварии он стал шпиком, он предавал левых в руки палачей. Наконец-то он дорвался до доступной ему отрасли искусства.
Тысячи ущемленных революцией обнищавших мещан наполняли по вечерам мюнхенские пивные. Они цедили пиво и мечтали о возрождении германского величия, которое даст им возможность купить новую перину на двуспальную кровать. Они считали, что в гибели великой Германии виноваты евреи и революционеры. Они ненавидели и тех, и других звериной ненавистью обманутых собственников. И они начали прислушиваться к истерическим воплям ефрейтора Гитлера. По поручению своего начальства он стал членом политической организации — одной из бесчисленных в то время — «германской рабочей партии», основанной слабоумным слесарем Дрекслером, в голове которого царила дикая неразбериха непереваренных политических доктрин. Ефрейтор Гитлер мыслил прямолинейнее Дрекслера: столкнув основателя партии, он стал на его место и создал новую программу. Он дал партии новое, насквозь лживое имя — «национал-социалистская», положив в основу ее деятельности каннибальскую идейку о преимуществах германской расы, как «высшей» по сравнению со всеми другими.
Ущемленные мещане поперли на его погромную агитацию, как сельдь на нерест. Но человекоподобный соображал, что для проведения его планов в жизнь необходима реальная сила. Эта сила нашлась. На зов ефрейтора поднялись соратники, выброшенные заключением мира из привычной обстановки: отставные кондотьеры, лейтенанты, обер-лейтенанты, фельдфебели, вахмистры, приученные убивать и скучавшие без убийств.
У человекоподобного завелись покровители высокого ранга, почуявшие, что этот человек, со взглядом садиста и палача, может наворотить дел. Ему дружески протянул кровавую лапу один из режиссеров мировой бойни — генерал Людендорф. К нему посыпались деньги от сентиментальных вдов рояльных и мебельных фабрикантов. Вся черная накипь Германии, вся падаль, придавленная революцией, стекалась под знамена со свастикой. И одурманенный собственным неожиданным вознесением на политический Олимп, бывший генеральский лакей рискнул на попытку захвата власти. Но трех пистолетных выстрелов полицейских было довольно, чтобы пресечь штурм власти. На мосту через мюнхенскую речонку генерал Людендорф стремительно лег на асфальт, как опытный воин, знающий приемы боя, а ефрейтор бежал, потеряв дар речи и получив нервное расстройство от впервые услышанного свиста пуль.
Он поторопился, он еще не имел опыта. Ему пришлось уйти в подполье и уже медленно, планомерно накапливать армию бандитов. Он понял, что, кроме практики, нужна теория. Он завел свою печать, своих пропагандистов. Розенберг, Штрассер и Геббельс стали теоретическими столпами будущей ефрейторской державы, создавали высокие мифы и низменную брехню о белокурой арийской расе господ. В армии национал-социализма появились свои генералы — оголтелые наемники Рем, Геринг, Гейнес. Гитлер подобрал человеческий сброд, валявшийся по всем притонам.
Он слыхал, что у всех великих людей должны быть великие биографии. Но никто не хотел писать его биографию, жизнеописание кретина, убийцы, шпиона и подлеца. Тогда рукой, привыкшей только к записям номеров канцелярских бумаг, он настряпал апологию вырвавшейся из клетки бешеной обезьяны и дал ей громкое название «Моя борьба».
В этом труде, написанном на хромом немецком языке, всемирный Смердяков раскрыл перед человечеством вонючую помойную яму своего страшного нутра. Он откровенно изложил свои бредовые планы завоевания всего мира, избиения всех народов и обращения их в рабов густопсовых, белокурых скотов «арийского» происхождения.
Многомиллионные славянские народы он об'явил навозом, удобрением для отборных повелителей с голубыми глазами, выращенных методами конских заводов и свиных случных пунктов.
Это евангелие насилия и оскотения было настолько дико, что многие народы и правительства даже не приняли его всерьез. Оно стало предметом дискуссии, главным образом, в юмористических журналах. Человечество не смогло поверить, что в XX веке может быть написана всерьез такая книга сатанинской ненависти и жажды убийства, грабежа и насилия.
Стальные и пушечные короли, магнаты банков, прочтя его книгу, решили: это тот, кто нам нужен. Посыпались миллионы в карманы убийц и погромщиков.
Наконец, Германия, как спелое яблоко, упала в его жадно протянутые руки. Он добился всего, о чем мечтала его узкая голова еще на школьной скамье, когда, не способный разделить дробь на дробь, он витал в грезах о славе и власти.
Первое, что он сделал, став повелителем Германии, — он поджег рейхстаг, чтобы свалить этот поджог на своих противников и иметь возможность залить Германию их «неполноценной» кровью. Он сжег книги и картины, чтобы уничтожить культуру, которая не захотела признать в нем гения.
В ночь на 30 июня 1934 года маньяк с глазами садиста и палача приказал перестрелять сотни бывших своих соратников. Эти люди в свое время подняли его на щит, они прокладывали ему путь к власти ножами, кастетами, револьверами, деньгами и влиянием. Они вложили в его пасть Германию, как сладкий пирог с начинкой. Но когда он вцепился кабаньими клыками в этот пирог, его охватил испуг, что другие могут вырвать добычу. Одним ударом он покончил с ними. Это была признательность зверя, расплата шпика.
Он мог теперь жрать Германию без помехи. Он мог теперь один присвоить себе честь подготовки всемирной бойни, о которой он мечтал, этот подлый трус, который трясся от свиста пули.
Осенью 1939 года людоед привел в действие созданную им колоссальную машину человекоистребления. Государство за государством, народ за народом падали под кровавыми гусеницами этого железного страшилища, с треском давившего города и людей.
И чем больше грохотала, ломая человеческие кости, знания и свободу народов, чудовищная машина, тем больше безумел опившийся кровью людоед-Гитлер, простирая над миром окровавленные когти свастики.
Он решил, что наступила пора привести в исполнение черный бред его книги об истреблении и обращении в рабство советского народа. Он вероломно из-за угла напал на нас. И тут впервые чортова мясорубка заскрипела, затрещала, осеклась. Она налетела на невиданное сопротивление народа, который за свою славную, долговременную историю никогда не клал свою шею в ярмо завоевателя.
Она стоит на наших полях, эта чудовищная машина, подбитая упорными красноармейскими ударами, она хрипит и захлебывается собственной кровью, она все еще несет смерть и разрушения, она все еще таит огромную опасность всему живому и свободному.
И на нее смотрит из Берлина мутными гляделками палача ее хозяин. И впервые за всю его жизнь в этих гляделках появилась тень мысли. Мысль эта рождена страхом, животным страхом пойманного за руку убийцы. Он видит свой конец, этот чемпион преступлений, лжи и подлости, атаман выродков, который называется «фюрером» Германии.
Фашистскую гадину нужно раздавить, и она будет раздавлена во имя здорового, будущего человечества.
.jpg/548px-Pedro_de_Alvarado_(Tom%C3%A1s_Povedano).jpg)
